Яна Глазкова - Жоэль и Поль
– Потому что вы нечто, вы исключение из правила, исключение, над которым нет контроля, которое существует независимо.
– Ну так почему бы нам не дать эту возможность быть? Мы бы никого не обременяли, нам вашего не надо.
– Все гораздо сложнее, чем ты бы мог подумать.
Женщина опустила голову. За время разговора с Полем за ее спиной желтели и опадали листья дуба, туман менял краски. Краски сменились с розового и персикового на желтые, багровые и грязно коричневые. Когда женщина подняла голову, ее лицо покрывало множество морщин, волосы поседели, веки немного опустились, а руки бессильно повисли. Над дубом начали сгущаться синие тучи, туман уничтожил тепло и сыпал на плечи мурашки. Дуб остался совсем голым, а арбузы почти сгнили, сдуваясь, как человеческие надежды. Пошел снег. Поль был поражен и услышанным, и увиденным. Его глаза дрожали, как гладь горных озер в ненастье. Старуха медленно продолжала :
– Все гораздо сложнее и одновременно до смешного просто.
– Ну, так потрудитесь объяснить?
Поль не мог объяснить боль, которая поселилась между гортанью и солнечным сплетением, не мог дать логического объяснения пламенной боли, которая располагалась где то на пол пути от вкусовых рецепторов до божьего места. Его сковывал стыд и тоска, тоска с привкусом обиды, он опустил глаза и выискивал ответ или быть может укрытие. Старуха продолжала смотреть на него, аккуратно сложив руки перед собой, ее взгляд наполнился спокойствием с налетом усталости. Как можно выразить боль? Тупую и непроходящую боль в тот момент было невозможно выплеснуть, ни раздражением, ни местью, ни дерзостью ее было не купировать. Поль стоял, обреченный на принятие там, где и речи не шло о прощении. «Странно. Я не хочу ни слышать, ни понимать это», – думал Поль, продолжая глазами нащупывать на полу ход, ведущий к спасению.
– А зачем вы тогда дали нам эмоции? Если бы вы были милосердны, вы бы освободили нас от них незамедлительно. Но нет, вам доставляет удовольствие наши страдания, наша нестабильность, запуганность и обреченность бытия.
– Я не намерена отвечать на такие вопросы. Ты получил печать. Твоя следующая точка назначения – прошлое.
– Прошлое? А где именно моя печать?
– Она у тебя появилась, поверь. Нет более достоверного документа у человека, чем его глаза.
– Хорошо, раз так.
– После печати времени всегда настает пора прошлого-настоящего-будущего. В правильном порядке.
– Пусть так.
– Постарайся в этот раз не задавать дурацких вопросом. И, конечно, ничего не перепутай.
– Да разве тут хоть что то можно перепутать, тут хоть что то от меня зависит?
– Зависит.
– А пространство? Ваш счетовод говорил про пространство.
– Всему свое время. Инструкции понял?
– Да, понял, понял.
Старуха облегченно вздохнула и, бледнея, исчезла так, будто никогда и не существовала. В помещении остался дуб, он мигал и расплывался, было трудно определить, какое время года было на его ветвях в эту секунду. Поль не мог идти дальше и посему уселся у самого дуба, подогнув колени и плотно прижавшись затылком к коре великана.
Он определённо что-то чувствовал. Что-то между огромной любовью и несгибаемой ненавистью. Поселилось это ЧТО-ТО в его трахее, как ком неудачно попавшей в горло пищи. Ему хотелось вдохнуть полной грудью и в то же самое время не вдыхать уже никогда. Тоска, обида, стыд, растерянность, злость. «Сколько можно в конце концов? Сколько можно? Это же невыносимо. Моя маленькая Жоэль, моя птичка, мое любимое существо, слабое и беззащитное, родная моя, каштановый шелест моей жизни, любимая. Ты моя боль, ты моя радость, ты мое проклятие и благословение. Как же я ненавижу тебя в эту минуту и как всеобъемлюще люблю. Я бы предпочел задушить тебя собственными руками сейчас, чем проходить через это по отдельности. Надо было сразу убить тебя, еще в тот день, когда я вернулся после смерча, или что это было. Придушить тебя собственными руками, разбить голову фарфоровой статуэткой. Возможно тогда не было бы так больно и безысходно! Так больно! Так больно! Возможно…» – Поль терял рассудок там, где и рассудка не существовало. Физическая боль заглушает душевную, а душевная боль заглушает физическую, он снова делил боль и лечил безысходную боль все той же болью. Получив пулю в самое сердце, он засовывал палец в маленькое отверстие между ребер и выковыривал куски своей плоти, заливая рубашку праведным страданием – именно так можно описать то, что чувствовал Поль, ненавидя свою любимую. Как же он ее ненавидел, самым чистым порывом, на которое способно загнанное и умирающее существо. Эта ненависть была чище любого кристалла, чище совести монашки, чище детского смеха, чище горного источника, чище ветров в святых местах. Ненависть слилась с любовью и выражала предел человеческих способностей, желание убить и поглотить все, испытываемое на крови. И он бы убил Жоэль в эту самую минуту, убил бы без сожалений, со всей подобающей страстью и жестокостью. Он убил бы и себя, искалечил, со смехом и радостью в бесовских глазах. Бедный Поль, такой сильный, такой благородный и такой униженный и несчастный.
***Все когда-нибудь кончается, ведь оно никогда и не начиналось. Жизнь есть продвижение от момента к моменту, нет никакой цепочки, нет причинно-следственных связей. Жоэль и Поль существовали в какой-то момент, не было этому никакого логического объяснения.
Поль открыл глаза и обнаружил себя посреди огромного зеленого поля. Воздух был неестественно чистым, а небо – пугающе голубым. «Очередная иллюзия, очередная попытка завести меня в тупик», – думал Поль, оглядываясь по сторонам. Он прислонился все к тому же дубу, отдавая вес своего тела тысячелетнему могучему стволу. Поль прикрыл глаза, производя глубокие вдохи. Его голова очистилась от мыслей, внутри наступила тишина, не звенящая тишина безысходности, а исцеляющая теплая тишина. Его губы приоткрылись, а зрачки под тонкими веками перестали плясать и закатившись успокоились. Пустота. Наступила приятная, похожая на теплую лавандовую ванну, пустота. В этой вязкой теплоте Поль обнаружил ни на что непохожее чувство безразличия и покоя. «Так выглядит смерть, я думаю, именно так она и выглядит», – Поль, слушая свое тело. Когда наступает такая пустота, во рту образовывается приятный привкус, желудок замирает, останавливает свой бесконечный процесс, в голове формируются полости, емкости, в которых шумит ветер, мышцы тела превращаются в тряпки, теряя всякое напряжение. Пустота – это поражение, это последствие человеческого бессилия и личностной капитуляции. Самое удивительное, что именно в момент полного поражения, а как следствие, полного расслабления, человек способен пропускать через себя свет, борьба создает заслоны и темные стены, пока человек способен бороться, свет упорно старается пробиться в его тьму. Пустота была подарена человеку с самого начала, как его спутница, его слуга, хранительница золотых врат души.
– Ну, ты чего? Достала она тебя? —
Поль резко открыл глаза и, вздрогнув, уставился на улыбающееся лицо светловолосого мужчины с бирюзовыми глазами.
– Я нет… В смысле нормально… кто Вы?
– Я пространство.
Человек уселся рядом с ним на сочную траву и, подогнув одно колено, прислонился затылком к дубу. Он был одет в простой ношеный льняной костюм, просторная рубаха и широкие штаны не сковывали его движения, придавая телу заслуженную свободу. Лицо его было светлым и открытым, говорил он непринужденно.
– Мы с ней не ладим. И она вечно спешит вперед меня. Не понимает, глупая, что она и есть я и по сути она не существует.
– Как так? Как можно спешить, не ладить с кем-то и при этом не существовать?
– Можно. Все можно. Ты думаешь, все, что живет внутри тебя и есть ты, или оно существует на самом деле? Ни то и ни другое, знаешь ли, ни то и ни другое.
– Что-то живет внутри меня?
– Что-то живет и всегда будет жить. В пространстве есть все, и оно существует одновременно и перманентно. Поэтому время-то на самом деле и не существует, оно выдумано. Все происходит в один момент, ровным счетом все, это статика, чистая статика.
– С кем же я тогда разговаривал? Как это можно объяснить?
– Время – это слуга человечества, вы создали ее.
– То есть если бы не было человечества, то не было бы и времени?
– Верно. Вы мыслите, вы делите жизнь на прошлое, настоящее, на планы и события. Таким образом, ваша матрица создала время, вам легче жить с этим стражником, вам легче оттого, что есть надзиратель ваших грехов.
– Какая глупость. Выходит, мы можем уничтожить время?
– Наверное. Я ничего об этом не знаю. Я знаю, что все уже существует внутри моей статики и что ничего не меняется, никогда. И ничего, никуда не движется.
– Тогда Вы должны знать, кто мы такие с Жоэль, верно?
